Время гладить кошек [litres] - Ринат Рифович Валиуллин

отца, и этим ты пользуешься. Иначе он пришел бы и тебе надавал.

– Как страшно стало. А где же он, такой смелый, куда делся?

– Я его не помню совсем. Помню только отчима, который стал спать в нашем с мамой доме, когда я была совсем малюткой. Я его не любила, я не могла понять, зачем маме еще кто-то, если у нее есть я. А еще он притащил с собой рыжего кота. Мне не нравились его большие очки, они увеличивали глаза, которые, как мне казалось, видели меня насквозь.

– Чьи глаза? Кота?

– Нет, отчима, дурачок. Так вот, когда он очки снимал, его взгляд становился еще холоднее, далекий и неживой. Чувствуя свою безнаказанность, я хамила ему при любой возможности и никогда не называла по имени. Когда он случайно натыкался на меня в коридоре, я тут же отвечала, как сейчас помню:

– Ты слепой, что ли?

– Извини. – Посмотрел он на меня. За его большими очками была бездна.

– Ты тоже меня извини. Знаешь, меня все время мучил вопрос: могут ли слепые от рождения люди видеть сны?

– Во-первых, я не слепой, во-вторых, нет. Слепые не видят снов, если они незрячие с детства. Даже время их не лечит, оно просто прописывает всем ностальгию.

– Я не поняла про ностальгию.

– Вырастешь – поймешь.

– Мне до сих пор стыдно за мою нелепую грубость, – покраснела Тома.

– Так он плохо видел?

– Да, сколько его помню, он постоянно читал и что-то записывал в свою общую тетрадь. Толстая такая была тетрадка с багровой обложкой. Мне всегда так сильно хотелось в нее заглянуть, но я боялась, что он меня застукает и посмотрит своими жуткими, как темная пропасть, глазами и я пропаду в этой пропасти. Я не понимала, за что мать его так любит и так печется о нем. Кормила его, как любимого сына. Только потом до меня дошло, когда мать заболела, точнее сказать, она болела уже давно, просто я ничего не знала, она начала чахнуть на глазах, пока ее не увезли в больницу. Он остался и стал заботиться и обо мне, и о матери. По ночам грузчиком в молочном магазине подрабатывал.

– Мужик.

– Да, мужик, мать его до сих пор вспоминает, а я так и не смогла простить ему любовь к моей матери, хотя она и мне и матери жизнь спасла. Странно, правда?

– Как говорила моя бабушка: все пройдет. Главное, чтобы не по мне. А что с тетрадкой?

– Он ее продал, мать мне так сказала.

– А что там было?

– Оказывается, он писал роман, а потом продал его, чтобы меня в детский лагерь отправить.

– Видимо, ты его прилично достала.

– В том-то и дело, что вела себя по-свински.

– Наверное, хороший получился роман, – рассмеялся Тим.

– Про жизнь, так мать сказала. Сам и не жил как будто, а писал про жизнь. Странно, правда?

– Он явно хотел обмануть смерть.

– Но не вышло, зато кот его рыжий выжил.

– Значит, он в кота перевоплотился. Я про такое слышал.

– Возможно. Все время за мамой хвостом ходил потом.

– Не хотел бы я в то время жить.

– А где бы ты хотел жить?

– В Марокко.

– Почему?

– Там мандарины, я бы собирал и отправлял их всем обездоленным на Рождество, чтобы у людей было ощущение праздника.

– Ты такой благородный?

– Теперь ты понимаешь, зачем мне нужны деньги.

В этот момент они услышали голос Фортуны:

– Есть кто-нибудь дома?

Гамак замер. Скоро Фортуна нарвалась на милующуюся там парочку.

– Здрасьте, – выпалила она, глядя на зацелованные лица.

– Добрый день, – ответила Тома в ответ. Юноша промолчал и спрятал лицо в густых волосах женщины.

– Да ничего, ничего, целуйтесь. Вы такие милые, где можно лайк поставить?

– Здесь. – Высунул голову Тим и указал пальцем на свою щеку. – Если вам понравится, ставьте лайк и подписывайтесь.

– Тим, давай без этих нежностей. Тома из меня потом харчо сделает.

– Тома, сделаешь из нее харчо? – усмехнулся Тим.

– Харчо делается из барашка. – Посмотрела она с укором на Тима. – Откуда вы знаете, что сегодня на обед харчо?

– Да? Я просто так ляпнула.

– Не дом, а черт знает что, – не поверила Тома.

– Вообще-то я к Вере. Где она?

– Она у себя, и она не в себе.

Здесь юноша высунул голову и вставил свое веское слово:

– Мне кажется ее надо спасать, старуха кукухой совсем поехала. Она уже который день сама с собой разговаривает.

– Поняла. – Оставила влюбленных Фортуна и побежала наверх.

Скоро Фортуна оказалась перед дверью Вериной спальни. За дверью кто-то говорил. Вера объяснялась со своей собакой. И сама же за нее отвечала:

– Пусик, ты не понимаешь. У меня пропал кот. Как зовут? Твигс, будто ты не знаешь. Ты его не переваривал и всегда был к нему слишком придирчив, а теперь делаешь вид, что понятия не имеешь, кто это. Как пропал, как пропал? Сбежал. А может, его похитили? В поезде с ним ехала. Черт меня дернул выйти на этой станции погулять. Может, он умер, но мне кажется, что живой. Хочется верить, что так. Я читала, что души котов не умирают. Вот и я думаю, что перевоплотился, как пить дать перевоплотился. Никто мне не верит, а я знаю, что говорю. У тебя тоже такое было? Вот видишь. Твоя подружка тоже перевоплотилась? Просто убежала. Увязалась за одним кобелем и с концами. С концом, говоришь? Не смешно. Не надо меня развлекать, хоть и нет на мне лица. Почему нет? Не успела накраситься. В тот день поезд должен был стоять в этом городе около пятидесяти минут. Я намылилась прогуляться, не сидеть же почти час в купе. Пошла в туалет припудрить нос. Кот в это время, видимо, и вылез. Я его пропажу только по возвращении обнаружила. Решила, пока не найду, краситься больше не буду. Да. Так и буду ходить без лица! Я знаю, главное ходить, а лицо появится. Более того, я даже знаю, в кого он перевоплотился. И ты знаешь? Моя лапочка. Только ты меня понимаешь. Вот я и говорю Наде, что он перевоплотился в Тихона, а она мне не верит. И Тихон не верит. Я бы на его месте тоже не поверила, какой нормальный человек поверит в то, что он стал котом. Нет, конечно.

Фортуне надоело слушать эту болтовню, и она позвонила Наде:

– «Знаю, вы все в психушку меня хотите сдать, чтобы забрать мои деньги».

– О, это она мне тоже говорила, – улыбалась в трубку на другом конце Надя.

– Думаешь, я не пыталась ей объяснить,